«Дышишь из раза в раз все реже и реже. Вздымается бок твой все тише и тише. Зачем тебе, малый? Возьму и зарежу. Лишь белая душка все выше и выше»

«Не говорю, ничего не говорю. Я ничего не буду говорить вам. Я ничего не буду говорить тебе. Тебе, тебе и тебе. Неет, нет, не вынуждайте меня! Я ничего не знаю. И я ничего не скажу, прошу! Оставь меня. Ты и ты. Ну, не... ну, хватит, а?!»
Они ничего не слышат. Они только тащат тебя и требуют говорить. Говорить, опять говорить, ну! Довольно мыслей, продолжай, продолжай вслух, урод.
- А где же твоя мамочка, а?! А вторая? А третья, четвертая, пятая и шестая?! Отвечай, мелкий ублюдок, отвеча-а-ай! - тебя тащат куда-то очень медленно. Ты успеваешь ощутить каждую нотку тягучих судорог, что сводят буквально каждую мышцу твоего жалкого белого тельца. Вокруг лишь туман, который смешался с дымом. Да, неплохое совокупление, куда уж там. Эта тягучая субстанция чавкала болотом в горле, перекатываясь по бронхам и расплескиваясь в самих легких. Кто эти трое, четверо, пятеро? Уже появляется жуткое чувство того, что тебя вовсе никто не тащит никуда, будто вокруг тебя вообще ничего нет, кроме этого проклятого тумана. Больше ни-че-го. И хуже чувства быть не может. Все действительно начало пропадать. Растворились эхом те самые крики и требования черт знает кого. И зачем. Тебя больше никто не тащит никуда, поверишь на слово? Тебя оставили здесь увязать в тягучей жиже влаги и дыма.
Провал.
Внутри было шумно. Было шумно снаружи. Он отрыл глаза и увидел перед собой статную серую фигуру. Ну, хотя не столь статную, скорее знакомую, родную и изящную фигуру самки, которую он всегда звал по имени "мать". Хельм видит только лапы. Длинные серые лапы с набухшими жилами и несказанно крепкими мышцами. Наверх смотреть кто-то там запрещал. Он не мог посмотреть на ее лицо только потому... потому что тело сковала дикая слабость. Нужно было найти в себе силы, чтобы пошевелить глазами из стороны в сторону, но даже этих сил как-то не хватало. Было очень светло. Настолько светло, что можно было разглядеть каждую соринку, если бы это было нужно. Он начинал забывать, что перед ним находится та самая. Увязает. Акхельм увязает в себе. Как это мило - сдохнуть от безысходности собственных мыслей. Поразительно шикарно. О такой смерти и мечтать нельзя, не так ли?
Ты поднимаешь все-таки свои глаза и видишь перед собой ее улыбку. Ее кроваво-черную улыбку смерти. Ты видишь ее глаза. Глаза, в которых лишь запекшаяся кровь и тот же мрак. Она шипит и клокочет тебе: - Хе-е-е-е-е-льм, покорми Дис-с-с-са. Он любит твою пло-о-о-о-о-оть. Она набрасывается на тебя, а ты ровно ничего не можешь сделать, будучи под каким-то тягучим действием парализующего страха.. Она сбрасывает тебя со скалы...
... и ты ищешь ее.
Мгновенно Акх вскочил со своего места. Рядом никого не оказалось, лишь немного поодаль спящие спокойные тела. Глаза его взметнулись по сторонам, судорожно ища остров покоя, где его измучнное тело, где его тлеющий разум согреют в объятьях тепла и заботы. Зверь напуган, зверь хочет домой.
Прыжками, хаотично размахивая конечностями ты достигаешь того самого оплота спокойствия, где тебя, должно быть, давно ждут. Мгновенно бросился к этой самой волчице: - Мам.. мама... мааа... ты здесь, ты здесь, я знаю, ты здесь, давай опять поспим вместе? - дрожащим голосом прозвенел у морды Адолуолфы, после отчаянно пытаешься прорваться к ее брюху, чтобы уснуть у груди, меж передних лап и никогда больше не видеть того ужаса, что сковывает сердце навзничь.

Отредактировано Акхельм (2014-08-31 00:24:05)